Представленное в этой работе – не инсценировка, а реальное событие. 16 апреля 2016 года Аслан Гайсумов собрал на окраине Грозного в помещении сельского клуба свидетелей национальной катастрофы – доживших до сегодняшнего дня жертв депортации чеченцев и ингушей в феврале 1944 года. Готовя это событие, художник смог разыскать около 300 человек, из которых прийти на встречу решились или смогли лишь 119. Их свозили на машинах из разных концов Чечни, они один за другим входили в зал.

Есть два момента в этой работе, которые сразу обращают на себя внимание и которые, по сути, определяют ее поэтику и содержание. Это, во-первых, молчание собравшихся. «Почему я должен здесь говорить? – сказал художнику один из пришедших. – Пусть говорят те, кто это сделал». Так Гайсумов столкнулся с тем, что, говоря о Холокосте, Джорджо Агамбен назвал «невозможностью свидетельствования» – язык не справляется с описанием неописуемого. Ведь само свидетельствование травмы является травмой и потому красноречивее всего о травме говорит молчание. Отсюда и вторая особенность настоящей работы: предельная скупость выбранных художником выразительных средств. Поставленная по центральной оси пространства камера беспристрастно фиксирует происходящее. Молчат свидетели, но молчит и художник, считающий неуместным малейшее проявление артистизма. Его личное свидетельство отождествляется с десубъективированной способностью видеть. Устранив себя, он создает произведение, в котором между представляемым событием и зрителем нет посредников. Мы, смотрящие эту работу, также становимся свидетелями.

Однако быть свидетелем – это нелегкая ответственность. Ведь речь идет о свидетельствовании о том, о чем нет свидетельства. Депортация 1944 года фактически не исследована, она намеренно окружена молчанием. На это молчание художник и считает необходимыми ответить молчанием живых свидетелей. «Я хотел все видеть, все пережить, все испытать и сохранить все в себе. Но зачем, если я все равно никогда не смогу прокричать миру, что спасся? Просто затем, что я не собирался самоустраняться, не собирался уничтожать свидетеля, которым могу стать», – писал переживший Холокост писатель Примо Леви.

Есть в этой работе еще одна важная черта. Реальность, представленная в ней голой объективностью, приобретает черты некой сверхреальности. Именно такими предельно отчетными и галюциногенными являются нам образы травматических воспоминаний. Так опыт молчаливого свидетельства, еще не став прошлым, принимает формы воспоминания.